Мне сегодня написалось странное. Я такого обычно не пишу, но оно убедительно постучалось и выплеснулось в текст. То ли рассказ, то ли обрывок сценария.
Сны и реальность Егора Дерябина.
Егор Дерябин стоял у окна и смотрел на неожиданно яркий, словно нарисованный прозрачной акварелью, мартовский закат с его нереально острыми после полугодовой серости красками. Стекло было не очень чистым. «Надо вымыть окна», - подумал он. «Зачем теперь?» - догнала предыдущую новая мысль.
В руке, прижатой к уху, разрывался телефон. Звонил друг детства, крёстный его сына Мишка Остапчук. Хотя теперь наверно уже Михась или Мыкола. Трубка рычала, извергалась яростью и болью, добивая и так шаткие руины его, еще считай вчера, ровной и стабильной жизни. «Ты должен приехать и воевать или будь проклят».
Егор был наполовину украинцем, на четверть поляком, еще четвертушка представляла из себя странную смесь кровей от русской до турецкой. Он чувствовал себя русским, никогда не делая на этом акцента, а вернее питерским, этаким не погружённым в потоки политических и национальных баталий обывателем. Работал уже больше 15 лет программистом в немецкой конторе, был в целом счастливо женат и имел сына, квартиру, машину, немного денег на чёрный день и круг не обременяющих отношений. Мишка был из другой категории. Он был из Одесского летнего детства полного счастья и мечты, в которое он десять лет с семи до семнадцати окунался на каникулах, куда его привозили к бабушке. Он был тем единственным настоящим другом из мужских мифов, тот, что на всю жизнь и до последнего вздоха.
То, с чем Егор связывал мужчину в себе, требовало поступка: бросить всё и прийти на зов друга. И неважно, кто там прав. Всё равно все врут. Друг позвал его, нуждался в нём. Мишка, в отличие от Егора, который долго метался между прикладной математикой и программированием, всегда чётко знал, чего хочет. Он хотел быть моряком и пошёл сначала в армию, потом в торговый флот. Когда на Украине стало бурно, он довольно быстро определился со стороной. Ему хотелось видеть свою страну великой и независимой. Он много рассказывал другу о разном, творившемся вокруг, но считал, что кто-то должен отстаивать интересы Родины. Он был азартен и ярок, и порой невероятно упёрт. А потом случился майдан и Крым. И общаться с ним стало сложно. Они даже как-то поссорились и даже не разговаривали пару месяцев в скайпе. Но потом встретились в Праге, долго гуляли, пили пиво и, казалось, всё вернулось. И тогда побратим спросил Егора: «Если ты мне будешь нужен, я могу на тебя рассчитывать?» - «Какие вопросы!» ответил Егор. Отвечать тогда было легко – яркая шумная Прага, друг, ровная комфортная жизнь. Сегодня всё было иначе.
Немцы уходили с нашего рынка и предлагали всем сотрудникам с семьями переехать в Грузию. Жена категорически отказалась уезжать. Здесь были старики, школа сына, её работа. Рабочие инструменты Егора вдруг стали недоступны, в медиа творился ад, мать плакала, сын задавал вопросы, на которые у него не было ответов. И вот сегодня позвонил друг и сказал «Приезжай, ты нужен мне на войне».
Внутри большого ухоженного сорокалетнего тела комком сжался крошечный, смятый, нарисованный карандашом человечек. Его трясло. Ему хотелось орать и выть, заснуть, проснуться и чтобы было как до. Он уже не хотел этой взрослой жизни, которая еще вчера ему так нравилась, он хотел, чтобы это всё закончилось. А оно не кончалось.
Офис уже неделю не работал, переезжал. Он оттягивал решение до последнего и ему сказали: «Завтра или ты определяешься, или «До свидания»». Сын был на каких-то своих секциях, жена на работе. Егор залез на показавшуюся ему вдруг огромной супружескую кровать. Его знобило. Он выключил телефон, забрался под мохнатый плед и перестал думать. «Потом, вот проснусь и тогда». И заснул.
Егор проснулся, - «Всего-то час». Голова была ясная, без мыслей и образов, вся заполненная чуть вибрирующей звенящей пустотой. Он встал. На телефоне был еще один пропущенный от Мишки. С фотографии на полке, сделанной в их последнее еще школьное лето, шальными весёлыми глазами смотрел друг. Он встал, подошёл к шкафу, в любимый рюкзак покидал смену белья, свитер, планшет, зубную щётку, загранпаспорт, пачку анальгетиков, складной нож, еще какую-то мелочь, бумажник. Не оглядываясь, словно боясь быть остановленным, выскочил за дверь квартиры. Через час он был на вокзале. Через 10 часов в Хельсинки, через трое суток в Одессе. Всё это время он словно одеревеневший выполнял множество мелких действий: купить билет, написать мэйл жене, позвонить бывшему шефу, уже за границей еще тысяча и одно действие приведшее к встрече с другом. Друга он сначала даже не узнал. Были какие-то разговоры, какие-то люди, оружие, водка. Он не думал. Он принял решение, оно ужасало и наполняло его смесью удивления и предопределённости. Всё происходящее представлялось ему затянувшимся уровнем компьютерной игры, вот еще чуть-чуть и финал. Его уже несло, и он не мог и не хотел это менять. Его убили в первом же бою. Михаил пережил его на неделю.
Егор проснулся. «Всего-то час». Жена шебуршилась на кухне, запах разогреваемой еды напомнил о том, что он с утра ничего не ел. Он вышел на кухню. «Привет», - подошёл к жене, резавшей салат, со спины обнял её, прижался, как будто хотел удержаться. «Я не поеду. Я решил». Жена, ничего не говоря, развернулась в его руках, уткнулась ему носом в шею и затихла. «Слава богу». «Я сейчас». Он вышел из комнаты и набрал телефон шефа. Спустя несколько минут вернулся и виновато развёл руками: – «Теперь я безработный». Она, помешивая что-то на плите, ответила: «Мы справимся». Они справились. Буквально через неделю бывший однокурсник подбросил ему небольшую работу, несопоставимую по деньгам с предыдущей, но всё же. Ещё через месяц он устроился преподавать математику в соседний колледж, диплом матмеха наконец пригодился, и с удивлением нашёл себя в этом. Позже были еще предложения. Бывшие работодатели тоже изыскали возможности использовать его знания. Мишка больше не звонил. Через три месяца из ВК он узнал, что друг погиб во время наступления наших на Одессу. До конца жизни он больше никогда не был на Украине.
Егор проснулся. «Всего-то час». Жена шебуршилась на кухне, запах разогреваемой еды напомнил о том, что он с утра ничего не ел. Он вышел на кухню. «Привет». Жена оторвавшись от нарезки салата, потянулась к нему за поцелуем. Ему вдруг сталь трудно дышать, уже сутки давящая боль в груди стала нестерпимой, в глазах потемнело, и он упал. Очнулся в больнице в реанимации, вокруг попискивали приборы, было бело и удивительно никак. Пришедший врач сказал: «Инфаркт, послезавтра переведём вас в обычную палату». Он долго выздоравливал, восстанавливался. Жена была рядом. С деньгами было плохонько, но они к этому адаптировались. В ходе обследований выявили еще много чего, и диабет, и гипертонию. Неожиданно для себя он втянулся. Болезнь стала делом, которое позволило отвлечься. Он начал заниматься собой, пересмотрел диету, увлёкся физкультурой, потихоньку начал искать работу и нашёл её. Фотографии Мишки жена убрала с глаз долой. Когда же он, наконец, позвонил в Одессу, ни один из телефонов друга не был активен, а тётя Зина, Мишкина мать, сказала: «Не звони сюда больше никогда», и повесила трубку. Спустя четыре года во время случайной командировки в Москву, на Сухаревке, выходя из метро, они столкнулись и, узнав друг друга, прошли мимо.
Егор проснулся. «Всего-то час». Голова была ясная, без мыслей и образов, вся заполненная чуть вибрирующей звенящей пустотой. Он встал. На телефоне был еще один пропущенный от шефа. Он долго смотрел на экран и нажал кнопку. «Шеф я согласен. Когда вылетаем?». Через три дня он был в Тбилиси. Жена сначала плакала, а потом отгородилась от него тишиной. Сыну сказали, что это временно, и он вернётся. Яркая сочная ароматная грузинская весна контрастом била по истрёпанным нервам. Бесило всё: свет и запахи, внешность и темперамент местных, постоянные разговоры коллег о доме и войне. Он много работал и ел, еда утешала, плохо спал. Он впал в хандру. Жена по телефону общалась формально, в скайп не выходила. Сын, сначала засыпавший его ворохом вопросов, понемногу перестал, не получая отдачи, мама в разговорах с ним крепилась, но в голосе постоянно были слёзы. Заработанное он почти полностью пересылал в Питер. Через полгода он начал спать с Чиной, одинокой хозяйкой кафе, в котором ужинал. Через полтора года жена прислала ему документы о разводе. Через пять лет он перебрался в немецкий город Бремен, выучил язык, и стал больше немцем, чем сами немцы. Сын приезжал к нему, но Егора тяготили эти приезды.
Егор проснулся. «Всего-то час». Голова была мутная, без мыслей и образов, вся заполненная чуть вибрирующей звенящей пустотой. Он встал. Пошел в коридор, обулся, надел куртку и дошёл до ближайшего «Перекрёстка». Там он купил две бутылки водки. Дома был неплохой бар, и водку он практически никогда не пил, но сегодня это было самое то. Пить он начал по дороге домой, потом продолжил пока не уснул в кресле. Утро он начал, допив оставшееся, и пошёл за добавкой. Пил он неделю. Наркологическая скорая вывела его из запоя. Спустя две недели он подшился. Какие-то работы перемежались с простоями. В них он порой тоже пил, но обычно не так продолжительно. Брак разрушился. Он переехал к матери и жил с ней. Друг Мишка был ранен, попал в плен, что-то между освобождением и пленом, поменялось в его голове. После завершения событий он ушел в священники, несколько раз он приезжал к Егору, увещевал его бросить пить. Тот слушал, кивал, но в пьяном безобразии рыдал и жаловался собутыльникам, если таковые были, о том, что его проклял друг.
Егор проснулся.
